Добро пожаловать, приятного прочтения.
П. С. Александров ВАЖНЕЙШИХ ПРЕДМЕТАХ ВОСПИТАНИЯ
К этим словам можно добавить только то, что от этого зависит не только судьба науки, но, может быть, и судьба человечества».
Все сказанное академиком выражало в своей основе идею воспитания в коллективе и коллективом. По его мнению, воспитывает уже сама принадлежность или приобщение к сообществу, в особенности если оно богато своими традициями. Это, видимо, справедливо по отношению и к весьма расплывчатому и в то же время великому «мировому братству ученых» и к обыкновенной, конкретной студенческой группе.
Затем П. С. Александров говорит, что «чувство коллектива» имеет и свою антитезу, точнее, скрытую опасность, которая иногда подменяет это благородное чувство. Некоторые называют эту аномалию подражанием, чувством стадности, погоней за модой.
«Было бы полбеды,— говорит Павел Сергеевич,— если бы мода распространялась на длину юбки или на форму носка у ботинок, но, к сожалению, уже распространена мода на мнения, на художественные произведения, на жизненные привычки.
Я уже говорил о годах своей юности. Разве можно было тогда представить себе молодого человека, делающего что-либо только потому, что это делает другой? Тогда это казалось унижением, а сейчас порой мы видим унизительное для современного молодого человека понятие моды».
Напомним, речь опять-таки идет не о туалетах <...>
Чувство взрослости, которое, конечно, должно воспитываться и быть присущим каждому молодому человеку, вышедшему из школьного возраста,— по-моему, самое зрелое чувство. Оно несет в себе ответственность перед обществом и перед собой, иначе это можно назвать чувством самостоятельности, самодеятельного выбора того, что человеку нравится (а не кажется, что нравится!), известным, как говорим мы, математики, чувством порядка, в котором расположены различные ценности человеческой жизни. Это регулирует и наше сознание: что важно, что менее важно, чем можно пожертвовать».
Как бы возражая Уайльду, П. С. Александров говорит, что совсем неважно быть серьезным в том, чтобы не позволять себе никакой шалости, «всего того, чем двадцать лет отличаются от пятидесяти». Он рассказывает, как студент Лобачевский на спор оседлал «в центре Казани корову и, управляя ею посредством ее рог, сделал несколько туров по городскому парку».
«Я помню,— продолжает академик,— как ученое собрание лысых и убеленных сединами мужей — в этом собрании и я принимал участие — серьезно говорило о том, можно ли брать в аспирантуру одного молодого человека только потому, что он из одной комнаты в другую комнату перешел по карнизу. К счастью, его взяли, и теперь он доцент нашего университета, готовится к защите докторской диссертации...»
И снова лектор следует речи Лобачевского:
Те, у которых умы отупели и чувства заглохли, вы не наслаждаетесь жизнью, вы лишены чувства прекрасного, и я тешусь мыслью, что из нашего университета не выйдут подобные произведения растительной природы, что они даже не войдут сюда потому, что здесь рождается любовь к прекрасному и чувство собственного достоинства.
Лектор еще раз обращает внимание па воспитание этого замечательного чувства — чувства собственною достоинства, которое, по его мнению, прежде всего связано с увлеченностью своей наукой. («Я — математик и думаю о математике, но прекрасно понимаю, что всякая наука прекрасна».) Да и не только наукой, но и музыкой, литературой, живописью, даже спортом! («В этом отношении многие мои коллеги неправы: лучше, когда студент смотрит хоккей, чем дуется в карты».)
Среди многочисленных педагогических опусов, выходящих в наше время, немало посвящено проблемам эстетического воспитания. Из чего оно складывается? Из самого разнообразного восприятия — природы, искусства, жизни.
«Всякому понятна любовь к природе, гораздо чаще возникают вопросы о том, что значит понимать искусство. По-моему,— говорит лектор,— понимать искусство значит только одно — любить его, и ничего больше».
П. С. Александров просит не путать искусства утилитарного, внешнего, что ли, с тем, что должно составлять подлинный пример эстетического воспитания, с тем искусством, про которое Бетховен мог сказать, что назначение музыки высекать огонь из сердец, или, как говорил Пушкин, «глаголом жечь сердца людей».
«Чайковский говорил о музыке как об особенном средстве общения людей, которое не может быть заменено никаким другим средством общения. Вспоминаю один концерт в консерватории: давали Первую симфонию Бетховена. Я обратил внимание на выражение лиц наших студентов и подумал: Бетховен это написал, чтоб у человека могло быть такое выражение лица, как у этих студентов. Думаю, если бы Бетховен встал из могилы, он подтвердил бы мои слова.